Альтист Данилов - Страница 27

Вообще же люди, сидевшие за пустым обеденным столом, накрытым индийской клеенкой в шашлычных сюжетах, а их было девять человек, походили и на приемную комиссию, хотя Данилову и трудно было представить заседание приемной комиссии в комнате с телевизором, старенькими тумбочками в балясинах, ореховым трюмо, мраморным рукомойником и немецкими ковриками на стенах – гуси на них паслись и прыгали кролики возле склонившейся к ручью Гретхен, видимо, дочери мельника. При этом люди за столом опять показались Данилову такими значительными и большими, что Данилов сразу же почувствовал расстояние между ними и собой, он даже заробел на мгновение, будто он стоял теперь у подножья пирамиды Хеопса (по новой науке – Хуфу), а эти люди глядели на него с последних великаньих камней пирамиды.

– Ваша фамилия? – спросил пегий человек.

– Данилов, – ответил Данилов.

– У нас таких нет, – сказал пегий человек.

– Я за Соболеву Клавдию Петровну, – сказал Данилов.

– Отчего она доверила вам?

– Я ее бывший муж… – сказал Данилов.

Пегий человек с сомнением поглядел на Облакова, тот наклонил голову и сказал быстро:

– Бывшим мужьям доверять можно.

– Все же покажите какой-нибудь документ, – сказал пегий человек.

Он изучил театральное удостоверение Данилова и его паспорт, а данные паспорта – серию, номер, каким отделением милиции выдан и когда – записал в зеленую тетрадь.

– Хорошо. Мы отмечаем Соболеву.

– Я могу идти? – спросил Данилов.

– А взнос?

– Какой взнос?

– Пятнадцать рублей.

– Она мне ничего не говорила, – сказал Данилов. – При мне нет пятнадцати рублей… Она попросила отметиться – и все… Придет в следующий раз и заплатит…

– Она прекрасно помнила об этих пятнадцати рублях, – мрачно заявил человек в красивых очках, именно его Кудасов назвал международником, Данилов ему явно не нравился.

– Вы займите пятнадцать рублей, – доброжелательно сказал Облаков. – Наверное, в очереди у вас есть знакомые.

При этих словах директор магазина Галкин принялся рассматривать кроликов милой Гретхен.

– У меня здесь нет знакомых, – сказал Данилов, он был рад тому, что Галкин отвернулся.

– Ну… – развел руками Облаков.

– Придется Соболеву Клавдию Петровну, – строго сказал пегий человек, – перенести в конец очереди. Новый номер ей будет назван при уплате взноса.

– Как же так… – растерялся Данилов. – Она забежит сегодня и уплатит…

– Правила очереди серьезные и незыблемые, мы исключений не делали и делать не намерены.

– И вообще, – сказал международник в красивых очках, на Данилова не глядя, – я полагаю, у нас нет никакой необходимости вступать в дискуссии со случайным посетителем.

В тишине Данилов с некоей надеждой посмотрел на Облакова, но и тот был незыблем.

– Спасибо, – сказал Данилов. – До свидания.

Ему даже не ответили.

«Серьезные люди», – подумал Данилов.

Нутриевая шапка благополучно висела на неровно загнутом углу оцинкованного корыта, и Данилов ее тотчас же снял. «Цела шапка-то, – подумал он растроганно. – И верно, серьезные люди. С такими можно иметь дело».

И опять в прихожей появился румяный Ростовцев, окончивший два института, махорочный дымок исходил из его федоровской трубки, а на плече у Ростовцева сидел зеленый попугай. «Нет, точно злодей», – рассудил Данилов.

На воздухе Данилов подумал: «Ну вот будет Клавдии наука за ее скупердяйство!» Однако тут он нашел, что чувствует себя обиженным или раздосадованным, будто это его, а не Клавдию, упрекнули в забывчивости и легкомыслии и перенесли в конец очереди. Он видел теперь в истории с лишением номера – попрание справедливости. «Какое они имеют право! – возмутился Данилов. – Нет, это дело так оставить нельзя… Да я их разнесу! Тоже мне бюрократы!»

Он позвонил из автомата Клавдии.

– Данилов, слушай! – горным ручьем зазвенела в трубке Клавдия. – Я тебе звоню, звоню, а ты вот где! Я тебе сейчас все расскажу, как у нас идут дела с Войновым, ты порадуешься за меня. А сейчас скажи, ты отметился?

– Я-то отметился… – сказал Данилов.

– И прекрасно! Я всегда знала, что ты чудесный, милый человек. Слушай, вчера я вязала Войнову шерстяные носки, ты знаешь, чего мне это стоит, но я связала пятку! И при этом поддерживала с ним светский разговор… А утром, представь, он любит морковное желе и бульон с фрикадельками, я все приготовила, да еще как!..

«Мне хоть бы раз связала носки», – подумал Данилов и сказал сурово:

– Уволь меня. Меня не интересуют ни пятки, ни фрикадельки, ни профессор Войнов, ни твоя у него стажировка!

– Ну, Данилов…

– Я-то отметился, но тебя не отметили, а перевели в конец очереди.

– Я так и знала! Так и знала. Ты пожадничал?

– Не надо было ставить меня в глупое положение, могла бы предупредить о взносе и передать мне деньги.

– Ах, наказание какое! Ты просто бессердечный человек! Ну свои бы дал или занял у кого!

– Спасибо за совет.

– Что же делать-то теперь?

– Не знаю… И кто эти будохлопы? Хлопобуды эти?

– Тише, тише… это тайна…

– Вот и хорошо. И все твои заботы будут для меня теперь тайной. Список я тебе перешлю по почте…

– Погоди… Это не для телефона. Ты где?

– На Горького. Сейчас зайду в кулинарию.

– Хорошо, через двадцать минут я буду там!

«Нужна ты мне!» – думал Данилов, стоя в кофейне бывшего магазина «Украина» и пережевывая бутерброд с жирной, словно на ней полагалось жарить, любительской колбасой. Как все было нелепо! Сам он, Данилов, стоял на краю жизни, вихри внутренней музыки и предчувствия того, что он в музыке должен сделать, мучили его. Наташа, несмотря на все отчаянные усилия воли Данилова, никак не выходила из его сердца и его души, альт, может быть, исчез навсегда, и каково от сознания этого было Данилову, а он занимался какой-то чепухой, будто бы опять был связан с совершенно чужой, неприятной ему женщиной, пустой и взбалмошной бабой! И ведь она ему совсем не была нужна, да и он ей годился лишь как вспомогательное средство, как багор матросу или банка для червей невскому рыболову!