Альтист Данилов - Страница 147

147

Заметку Андрианова Данилов положил рядом с нотами. Хальшин уже стоял на подставке (повторяли второй акт «Фрола Скобеева»), Данилов в паузе перевернул андриановские листочки и прочел: «Большая люстра». Андрианов увлекался прошлым театра, порой сидел в архивах, не раз приносил любопытные заметки (в газете Данилов завел рубрику «Из истории театра»). Теперь он делился сведениями о большой люстре зрительного зала. «Вот оно отчего», – сказал себе Данилов, имея в виду беспокойство, возникшее в нем в начале репетиции. Сейчас, играя, он взглядывал на листочки Андрианова, читал про мастеров бронзового дела и хрустального, читал про рожки, кронштейны и стаканы для ламп. «Всего большая люстра состоит из тринадцати тысяч деталей», – заканчивал заметку Андрианов.

А вечером, когда играли «Тщетную предосторожность», Данилов не мог пересилить себя и не смотреть на большую люстру. Из ямы она была хорошо видна ему. Куда лучше, нежели ноги балерин. Теперь уже не смутное беспокойство испытывал он, а чуть ли не страх. Прежде Данилов любил люстру, называл ее хрустальным садом, не представлял без нее театра, теперь она была ему противна. Причем эта, провисевшая в театре, судя по исследованиям Андрианова, восемьдесят шесть лет, была куда больше и тяжелей той! Порой Данилов голову пытался вжать в плечи, до того реальным представлялось ему падение тринадцати тысяч бронзовых, хрустальных, стальных, стеклянных и прочих деталей. Наверняка и их падение было бы красиво, игра граней и отсветов вышла бы прекрасной, правда, откуда смотреть… «Да что это я! Чуть ли не дрожу! Пока ведь нет никаких оснований…» Так говорил себе Данилов, однако в антрактах тут же бежал из ямы. И люстра-то висела не над ямой, а над лучшими рядами партера, туда бы ей и падать. А Данилов выскакивал в фойе и буфеты. Но и там повсюду висели свои люстры, не такие праздничные и огромные, однако и они были бы для Данилова хороши. «Если я такой нервный, – ругал себя Данилов, – надо не тянуть с хлопобудами, надо позвонить Клавдии».

Но Клавдии он позвонил лишь на следующий день.

По дороге домой он несколько раз успокоился, люстра будто бы осталась в театре, хотя некоей тенью с потушенными огнями она плыла над ним и в Останкино. Дома в Останкине была Наташа. Она открыла Данилову дверь, впустила его в квартиру и прижалась к нему. Данилов ничего не говорил ей, только гладил ее волосы, потом Наташа отстранилась от Данилова, в глазах ее он увидел все: и ночное прощание с ним, и нынешнюю радость. Он был благодарен Наташе, он любил ее и знал, что от ноши, какую она взялась нести, связав свою судьбу с ним, она ни за что не откажется, она согласна и на ношу более тяжкую, она сама выбрала эту ношу, она – по ней. «Что будет, то будет, – думал Данилов. – А сейчас хорошо, что она со мной».

– Ну вот, ты и вернулся, – сказала Наташа. – Раздевайся, мой руки, и пойдем на кухню…

Конечно, она видела футляр на стуле, и Данилов, приняв из ее рук стакан чая, сказал как бы между прочим:

– Альбани отыскался.

И она, словно бы посчитав возвращение Альбани делом простым и не заслуживающим особого разговора, сказала:

– Да, я поняла.

Все она поняла, и между ними теперь не было игры, а было принятие каждым их жизней такими, какими они были и какими они могли или должны были стать. Их жизни были одной жизнью. При этом оба они принимали право каждого (или возможность) быть самостоятельными и независимыми друг от друга. Чувство некоей отстраненности от Наташи, как от человека, какого не следовало впутывать в собственные тяготы, было Даниловым нынче забыто. Он уснул чуть ли не семейным человеком.

Утром, когда Наташа уехала на работу, Данилов позвонил Клавдии Петровне.

– Что ты хочешь от меня? – спросила Клавдия.

– Я от тебя? – опешил Данилов. Потом сообразил: действительно, на этот раз – он от нее. – Я… собственно… Я бы не стал… но ты сама давала мне советы… относительно хлопобудов…

– Ты хочешь, чтобы я тебя пристроила?

– Я был бы тебе очень признателен…

– А зачем тебе хлопобуды?

– Ну хотя бы, – сказал Данилов, – чтобы доставать нужные мне книги…

– Ты всегда был бестолковым человеком…

– Потом ты считала, что я смогу быть тебе полезным.

Клавдия замолчала, наверное, задумалась.

– Ну хорошо, – сказала она. – Попробую свести тебя с Ростовцевым. Но учти. Попасть в очередь трудно.

– Я понимаю, – вздохнул Данилов.

Когда он повесил трубку, он чуть кулаком по аппарату не стукнул. Зачем он звонил? Зачем ему Клавдия? Если дважды пегий секретарь хлопобудов упрашивал его занять место вовсе не в очереди? Секретарь собирался звонить через два дня, то есть завтра. Да что секретарь! Ведь он, Данилов, мог просто сдвинуть пластинку браслета и решить дело в полсекунды. И вот – на тебе! – затеял жалкий разговор с Клавдией, понесся куда-то сломя голову! Он собрался позвонить Клавдии и сказать ей, что раздумал, но она опередила его.

– Ну все! – заявила Клавдия. – Кланяйся в ножки! Будешь обязан мне по гроб жизни.

– Хорошо, по гроб жизни, – согласился Данилов.

– Я умолила Ростовцева встретиться сегодня с тобой.

– Сегодня у меня трудно со временем.

– У него! Ты бы молчал! Я и так пожалела тебя. У тебя окна с четырех до шести. В пятнадцать минут пятого будь в кафе-мороженом. Горького, девять.

– Ладно, – сказал Данилов.

– Данилов, – сказала Клавдия. – Для меня это все серьезно… Что-то происходит в последние дни с Ростовцевым… Чем-то он увлечен… Я прошу тебя, ты… так… между прочим… выясни, что с ним… Вдруг он откроется тебе… Зачем-то он ходит на ипподром…

147