Альтист Данилов - Страница 138

138

Данилов всякой мелочи пытался дать разумное объяснение. Старания с луком он, например, истолковал как чисто эгоистический порыв, у него не хватало времени выстаивать очереди в овощных магазинах, вот он и суетился с луком. Кораблям он якобы облегчал участь в Тихом и Индийском океанах, чтобы сберечь их для Бермудского треугольника. Матерные слова попугай Стишковской произносил не в той тональности, оттого и был наказан.

– А что касается Деревенькина, – говорил Данилов, – то мне не спускали новой методической разработки относительно пришельцев…

– Все, – сказал Валентин Сергеевич.

– Как все? – не понял Данилов.

– Все. Хватит. Просмотр доказательств закончен. За нами последнее слово.

– Но как же… – не мог остановиться Данилов.

И тут до него дошло. Все. Сейчас объявят приговор. А Кармадона не вспомнили! И потому Наташу не упомянули! Что же ему дальше дразнить судей и лезть на рожон. Ведь возьмут и упомянут! Данилов замолчал.

– Последнее слово, – объявил Валентин Сергеевич. – Материалы дела вы видели. В своих объяснениях Данилов был порой изобретателен и энергичен, слушать его было занятно. Но его слова – одно, а то, что мы знаем о нем, – другое. Я сообщу вам данные специальных исследований. – Валентин Сергеевич принялся называть цифры и нотные знаки, размеры кривых и постоянных, отклонения от фиолетовой горизонтали, степени брутальных импульсов, показания приборов, измеряющих чешуекрылость, инфернальный гипердриблинг и прочее. – Все свидетельствует о том, что теперешние свойства ощущений и намерений Данилова в самых разных критических моментах были человеческие. И музыка его к нам отношения не имеет. Итак, я поддерживаю формулу наказания: демона на договоре Данилова лишить сущности и память о нем вытоптать.

«А сами-то у меня Альбани украли!» – обиженно и жалобно подумал Данилов. Но тут же осадил себя. Это для него кража Альбани была делом непорядочным, но не для них. Да и что теперь вспоминать про Альбани, коли формула выговорена, а с исполнением ее не задержатся. Был ли Данилов, не было ли его… Все. Кончено.

– Настало время выслушать ваши мнения, – объявил Валентин Сергеевич.

Раздалось:

– Лишить!

– Вытоптать!

«Трое лишить… – слышал Данилов, – четверо… пятеро…» Другие выкрики были не столь решительные. Некоторые даже имели в виду облегчение кары. «Превратить в безумного и отправить на пустую планету!» («Вариант старца, не Нового ли Маргарита это милосердие?» – думал Данилов.) «Лишить сущности, но не убить, а перевести в расхожую мелодию типа „Чижика“ или „Ладушки“, но современнее их и пустить в мир!» («Ужас какой! – содрогнулся Данилов. – Ведь могут превратить и в „Лютики“! Лучше лишить и вытоптать. Пусть сейчас же и лишают… Но дали бы мне хоть на полчаса инструмент на прощанье…»)

– Все. Выговорено, – сказал Валентин Сергеевич. – Большинство: лишить.

– Следует испросить утверждение, – услышал Данилов чей-то незнакомый баритон.

– Я помню, – сердито и чуть ли не обиженно произнес Валентин Сергеевич.

Теперь прямо перед собой и внизу Данилов увидел Валентина Сергеевича. Именно там он в начале разбирательства в облике застенчивого счетовода убирал мусор. Валентин Сергеевич ступал осторожно, будто чего-то опасался. И действительно, перед ним разверзлось. Возникла то ли трещина, то ли расщелина. Из нее шел гул. «Туда меня и столкнут», – понял Данилов.

– Демону на договоре Данилову, – произнес Валентин Сергеевич, в голосе его чувствовалось волнение, – определено: лишить сущности и память о нем затоптать.

Он замолчал. «Столкнут, испепелят – и теперь же…» – думал Данилов. Но тут он услышал тихий, хриплый голос: – Повременить.

Расщелина пропала. Валентин Сергеевич стоял в тишине озадаченный. Наконец он поднял голову и сказал: – Объявляется перерыв.

Все куда-то двинулись, Данилов это чувствовал. А он не смог бы подняться с места, даже если бы исчезли ремни.

Однако стул его взлетел и оказался в помещении, устланном коврами восточной работы. Помещение деревянным барьером с балясинами было поделено на две неравные части. В большей части зала теперь прогуливались и сидели на мягких диванах судьи. Перед ними разъезжали низкие подсвеченные столики с напитками, лакомствами и табачными трубками. Лежали на них и целебные травы. В судьях, видимо, предполагалось нервное утомление или головная боль. А возможно, и истощение вредности. Стул Данилова стоял за барьером.

Данилов все еще видел перед собой расщелину и слышал гул из нее. Мгновения назад там, в судебном зале, он сидел сам не свой, что ему тогда была пуля, или удар ножа, или жестокая давильня жерновов, все бы он принял и сгинул бы в ничто. Но теперь он остывал, страх приходил к нему: «Вот как могло кончиться…» Что – могло! Надолго ли – повременить? Может, и на полчаса, чтобы дать судьям отдохнуть на диванах и промочить глотки… Данилов сейчас не стал бы вымаливать инструмент для последней музыки – у него дрожали руки. «А кто произнес – „повременить“?»… Данилов пытался вспомнить, у кого положено испрашивать утверждение, но не мог.

– Данилов, подойдите, пожалуйста, – услышал он.

У барьера стоял демон средних лет в черном кожаном пиджаке и свежей полотняной рубашке с галстуком. Данилов показал на ремни.

– Откиньте их, – сказал демон.

Ремни упали. Данилов встал, подошел к барьеру.

– Мне показался интересным отрывок из вашей музыки. Тот, что у нашего ветерана с репейником вызвал сомнение.

138