Альтист Данилов - Страница 132

132

Данилов смотрел на видения (а может быть, и на картины реальной жизни) внимательно, порой они захватывали его, он сам будто бы жил в них. И вдруг пределы старцева мира раздвинулись, явились к нему люди в обилии, наверное, от всех поколений и народов, а он сидел на своем троне, сделавшемся гигантским. Старец раскинул руки, обнимая весь свой мир и как бы заявляя: «Вот оно – все мое!» «И если хочешь, будет – твое!» – услышал Данилов и вздрогнул. Нет, губы старца не шевелились. «Почудилось, – решил Данилов. – Да и бас должен быть у него, а прозвучал тенор…» Тут старец слетел с трона, глаза его оказались прямо против глаз Данилова, и Данилов, ошеломленный, испуганный, опять отметил, что на мгновение взгляд старца был цепкий, острый и мудрый. Но сразу же он стал безумным. Старец, как и у скалы, вскинул руки, отгоняя Данилова или отрешаясь от него, и горестно покачал головой.

Свет померк, снова Данилов стоял в пещере, она была пуста.

Данилов выбрался из пещеры. «Все? – думал он. – Он попрощался со мной?.. Но я-то с ним – нет».

Почему-то Данилов был в уверенности, что найдет старика возле скалы, где он явился ему. Нет, там старца не было. Данилов спустился в ущелье, там и увидел старика. Он лежал на камнях, лицом к небу. «Не разбился ли?» – забеспокоился Данилов. Совсем подойти к старику Данилов не решился. Тот дышал. Глаза его были закрыты. Из уголка рта текла слюна. Данилов сделал шаг к старику. Но произошло преобразование. Теперь перед Даниловым лежал смуглый обнаженный юноша. Тело его могло стать моделью для Праксителя. Юноша поднял веки. Глаза его были усталые и печальные. «Он поверженный!» – как открытие пришло к Данилову. Юноша поглядел на Данилова, и в его глазах Данилов увидел безумие. Юноша привстал, взглянул вверх, поднял руку, и небо стало лазурным. Горы ожили, зазеленели. Белые и розовые храмы возникли на них, зазвенели струи горных ручьев, существа золотого века Эллады окружили юношу. Он посмотрел на Данилова с неким вопросом, будто ожидая от него важных слов. Данилов молчал. Нимфы в медленном, темно-лиловом танце стали подходить к нему, дивная свирель Пана помогала им. Данилов молчал. Юноша задрожал и снова стал старцем. Белые и розовые храмы исчезли, пропали и нимфы, и сатиры, и звуки свирели, все вокруг было теперь в зарослях орхидей. Данилов молчал. Старец вновь подлетел к Данилову, снова посмотрел ему в глаза и снова как бы отшатнулся от него. Потом он своими безумными глазами показал куда-то в небо, ткнул в ту сторону перстом. Сгорбился и пошел прочь.

«Теперь все, – подумал Данилов. – А мы и слова друг другу не сказали… А может, и верно: истина – вне слов?»

43

Хрустальную дверь в Девять Слоев Данилов открыл без труда. Дверь не заперли, капканов на него не поставили. Да и зачем капканы?

Данилов скинул куртку, улегся на кровати. Такой, стало быть, полет. И был ему, Данилову, предложен вариант жизненного устройства. Но понял старик отношение Данилова к его миру. И, поняв, указал сухим перстом… Куда указал? Данилов запросил атлас звездного неба, искал, где находился, потом выяснил, какие звезды можно было видеть с желтой планеты и именно из памятного ущелья. Похоже, старик показывал в сторону Солнечной системы. На Землю. Кабы от него что зависело…

О прошлом отца знания Данилова были смутные. В чем состояли вольные думы отца, отчего его называли вольтерьянцем, выяснить Данилову не удалось. Те времена были далекие. Наказать его в ту пору могли и за одну связь (коли посчитали ее серьезной) с земной женщиной. Но безумен ли он? Тут Данилов, вспоминая острый, мудрый на мгновения взгляд старика, придерживал мысли. Возможно, у него такая манера жить, а возможно… «А ведь он, наверное, доволен, – думал Данилов, – своим миром. Он не просто смотрит забавные картины, он творит. Это интересно, но не для меня. Ведь это не жизнь, а игра, это уже вторичное… что же играть в жизнь, если можно просто жить?..» Вот именно, если можно…

В своих мыслях Данилов почти не называл старика отцом. Так: «старик», «старец»… Не выходило: «отец». Данилов испытывал симпатию и сострадание к старику, но это было одно, а вот ощущение родства с ним у Данилова не возникло. Данилов бранил себя, называл очерствевшим. Однако распалить в себе сыновьих чувств Данилов не мог… Но не зря он побывал на желтой планете, не зря.

«А впрочем, почему бы и не принять игру старика?» – размечтался Данилов. Как хотелось бы Данилову, скажем, оказаться в 1732 году возле лейпцигской Томаскирхе, простодушной, просторной, и увидеть там кантора, и тот, крепкий еще, сорокасемилетний, только что сочинивший «Кофейную кантату», шагнул бы к нему, достал бы из кармана камзола бумаги и сказал бы: «Вот, Данилов, я посвятил вам концерт для альта, исполните, я прошу вас…»

«Нет, так нельзя!» – оборвал мечтания Данилов. Он встал. Был сердит. Готов был обвинить своих исследователей и кураторов в волоките и даже безответственности. Когда же они призовут его к ответу! Хотя бы подумали о пустой трате средств, возмущался Данилов… Был он еще и голоден, а потому решил отправиться в буфет, там наесть и напить на столько, чтобы финансовые службы указали кому следует на недопустимость длительного содержания Данилова в Четвертом Слое Гостеприимства и призвали бы расточителей средств к ответу.

Данилов сел за стол, мысли его были уже заняты составлением программы обеда, желудочный сок выделялся в обилии, и тут появился Уграэль. «Опять этот…» – рассердился Данилов. По лицу Уграэля бродили уши, обтекая нос и глаза.

– Садитесь, – предложил Данилов.

132